Яна родом из небольшого городка Ивье и с рождения не слышит. Сегодня она живет в Канаде, работает переводчицей американского жестового языка и ведет свой блог. Для CityDog.io она рассказала, как училась «слышать глазами», проходила через адаптацию в школе и университете, искала свое место в мире, где большинство людей слышит.
«Тред по-мински» – наша рубрика, где мы в популярном твиттер-формате «один лайк – один факт» рассказываем истории минчан, о которых обычно предпочитают молчать.
– Мама всегда говорила, что я родилась обычным ребенком и поначалу реагировала на звуки как все. Поэтому она была уверена, что со слухом у меня все в порядке. Когда мне было около семи месяцев, случился момент, который она до сих пор вспоминает как переломный. У меня началась сильная истерика: я долго плакала, и меня невозможно было успокоить.
После этого, по ее словам, я будто стала другой. Я перестала реагировать на звуки так, как раньше. Она начала замечать, что я не оборачиваюсь, не вздрагиваю от громких шумов, не откликаюсь на голос. Но врачи тогда говорили, что все в пределах нормы, что дети развиваются по-разному и «всё придет». Мама чувствовала, что что-то не так, но не понимала, как это доказать.
В три года я пошла в детский сад. Именно там это впервые заметили со стороны. Воспитательница сказала маме, что ей кажется, будто я плохо слышу, и посоветовала проверить меня. После наблюдений и обследований стало ясно, что проблемы со слухом действительно есть.
– У глухоты есть четыре степени. Первая – самая легкая, когда человек плохо слышит на расстоянии, но звук до него все равно доходит. При второй обычно уже носят слуховые аппараты, потому что без них слышно совсем немного, а вот с ними можно даже говорить по телефону.
Третья и четвертая степени – серьезная потеря слуха. При четвертой даже аппараты уже не помогают. Вместо них чаще предлагают кохлеарный имплант – операцию, при которой в ухо вставляют электронное устройство.
В три года мне диагностировали третью степень тугоухости, ближе к четвертой. Со слуховыми аппаратами я слышу, а без них – нет. Вместо звуков – полная тишина.
– Чтобы я могла заговорить, мне нужно было каждый день заниматься с логопедами. В Ивье таких специалистов не было, поэтому мы стали каждый день ездить в Гродно.
Потом моя тетя смогла выбить для меня место в специальном детском саду в Минске – туда брали глухих детей и учили их говорить. Попасть туда было почти невозможно, потому что мест почти не было. Обычно туда отдавали детей из других городов, чьи родители не могли приезжать каждый день. Дети оставались в этом саду-интернате с понедельника по пятницу с ночевкой, и только на выходных их забирали домой.
Мама не была готова оставлять меня там. Поэтому она уговорила директора, чтобы она сама каждый день водила меня на занятия туда и обратно. В итоге для нас сделали исключение. Так мы всей семьей переехали в Минск.
– Чтобы другие дети не чувствовали себя обделенными из-за того, что меня забирают, а их нет, мама приходила только после дневного сна. Все ложились спать и не видели, как меня уводят. А утром меня приводили еще до того, как остальных начинали будить.
Это было условием директора: чтобы не возникало лишних вопросов и детских переживаний, меня должны были забирать только тогда, когда другие дети этого не видят.
Мы с детьми это никак не обсуждали. Мне кажется, они просто не понимали, что происходит.
– Тот период я помню плохо. Мне кажется, что мы почти не играли. В детском саду была игрушечная кухня, но я не уверена, чтобы мы действительно играли в машинки или в «кухню». В памяти остались только занятия.
Помню, как нас сажали полукругом и учительница показывала карточки со словами. Например, на одной было написано «морковь». Она ходила с ней мимо нас и проговаривала слово на ней. Так нам развивали навык чтения по губам.
Еще примерно два часа в день отдельно с каждым ребенком занимался логопед. Помню, как мы садились, она открывала рот и говорила условное «мама». Так и занимались.
Помимо этого у нас был дневной сон, а еще нам делали массажи. Мама потом объясняла, что для глухих детей важно развивать тактильность – пальцы, ладони, тело, – потому что там много нервных окончаний, и это помогает развитию. Наверное, поэтому нам и массировали руки и спину.
– Меня часто спрашивают, как глухие люди читают по губам, а я не знаю, как это объяснить. Я просто этому научилась.
Наверное, так работает организм. Раз я не слышу, мозг начинает больше опираться на зрение. Оно у меня острое. Мозг как будто понял: если я не слышу мир, значит, мне нужно его «считывать» глазами. Это происходит само собой.
Самое важное – начинать учиться читать по губам очень рано. Мне было около трех лет, когда я начала этому учиться, мозг был супер гибким, поэтому запоминать новое было легко.
.jpg)
Иллюстративное фото, Sincerely Media, Unsplash.com.
– Я ходила в инклюзивную школу. Основной идеей там было научить нас говорить и адаптировать к слышащему миру. Жестового языка учителя не использовали. Это были обычные педагоги, а не специалисты по работе с детьми с особенностями слуха. Кто хотел, сам изучал тактильный алфавит или отдельные жесты, чтобы хоть как-то с нами общаться.
Мы учились там до одиннадцатого класса. Классы были маленькие – в моем было всего семь человек. Школа была частной, и в моем классе все дети были слабослышащие. В младших классах два раза в неделю у нас были занятия с логопедом. В старшей школе их уже не стало.
Главное отличие нашей школы от обычной слышащей – продленка. До девятого класса мы оставались в школе до пяти-шести вечера. Делали уроки, отдыхали, проводили почти весь день там же. Домой нас раньше не отпускали. И только в старших классах мы впервые почувствовали, что значит уходить домой днем.
– В девятом–одиннадцатом классах продленки у нас уже не было. Мы официально могли уходить раньше, но привычка держаться вместе настолько в нас засела, что мы все равно оставались в школе после уроков. Могли еще час-два просто сидеть в классе, болтать о всяком, а потом уже расходились по домам. Наш класс и правда был очень дружным.
Вообще, мы были супер обычными подростками: обожали вместе ходить в KFC и Burger King – тогда эти места только появлялись, все казалось новым и интересным. После школы мы частенько ездили в Dana Mall: играли в боулинг, смотрели кино. Наверное, потому что с детства нас приучили быть одной группой, вне школы мы тоже держались вместе. А когда все-таки расходились по домам, сидели в общих чатах.
– На улицах на нас с друзьми часто обращали внимание. У нас всегда была большая компания и между собой мы общались на жестовом языке, что для многих со стороны могло выглядеть необычно. Мы много раз замечали, как нас откровенно рассматривают, хотя негативных ситуаций никогда не было.
Да и эти взляды особо никогда не задевали. Мы с друзьями были слишком заняты своими разговорами.
Сейчас, мне кажется, ситуация немного изменилась. Жестовый язык перестал быть чем-то странным . Для многих он стал чем-то художественным – чем-то вроде театра или выступления. Кажется, будто люди больше начали замечать в нем красоту.
– Когда я заканчивала школу, в Беларуси в то время система была довольно жесткой. Формально глухие могли поступать в университет, но для этого нужно было пройти медкомиссию. А государству было невыгодно обеспечивать переводчика, поэтому попасть на обычный факультет было почти нереально.
Как я могла бы учиться без переводчика? Как следить за лекцией или понимать профессора? Это было невозможно. Сейчас, с субтитрами, технологиями и онлайн-форматом, все стало проще.
К тому же нам постоянно повторяли, что у нас есть всего несколько вариантов после старших классов: пойти на швею, в колледж ЭВМ, стать зубным техником или работать на заводе. Большинство ребят так и делало. Это воспринималось как что-то само собой разумеющееся – других дорог мы просто не видели. Причем нам все это подавали очень позитивно: «зубной техник – отличная профессия», «там можно хорошо зарабатывать». И ребята спокойно с этим соглашались.
 (1).jpg)
Giorgio Trovato, Unsplash.com.
– Я очень хотела учиться в университете, но по сути дорога туда для меня была закрыта. И вот летом, между 10-м и 11-м классом, брат вдруг предложил поступить в Польшу, уточнив, что туда принимают других.
И я поймала себя на мысли: а правда, почему бы и нет? Наверное, во мне тогда сработал какой-то внутренний бунт. Вообще я такой человек: если меня пытаются ограничить, у меня появляется еще больше желания выйти за рамки.
Я нашла репетиторку, которая согласилась попробовать со мной заниматься. И все получилось.
– Когда я поступила в Польше в обычный университет, у меня был настоящий шок. Я почему-то была уверена, что там найдутся хотя бы несколько слабослышащих студентов, но оказалось, что вокруг только слышащие люди. И я совершенно не понимала, как с ними общаться. До этого мой весь мир состоял из таких же ребят, как я, а тут – полный переход в другую реальность. Тогда я еще очень стеснялась своего акцента, не до конца принимала собственную глухоту.
Для меня это была, наверное, самая тяжелая адаптация в жизни, которая растянулась почти на три года. Эмоциональные качели были жуткие: от отчаяния до злости и попыток себя собрать в кучу. Я всерьез думала уехать домой, но что-то все-таки меня удержало.
Наверное, смесь стыда из-за того, что я якобы не справилась из-за напряжения и упрямства. Сейчас я понимаю, что стыдиться было нечего, но именно это тогда помогло мне выстоять и идти дальше.
– В 18 лет у меня был сильный внутренний конфликт. С одной стороны, я ощущала, что я не такая, как все. С другой – очень хотелось доказать, что я такая же. Из-за этого я не принимала свою глухоту именно в момент общения с новыми людьми. Знакомиться было тяжело, я часто стояла в стороне, мне сложно было сосредоточиться на разговорах и событиях вокруг.
Очень помогли подруги, которые появились рядом. Они буквально взяли на себя роль «мамочек». Они подсказывали, где проходят пары, куда идти, что делать, помогали решать разные вопросы. Благодаря им я постепенно училась общаться. Первые два курса я была совсем не самостоятельной, что, в принципе было нормально. Потому что я только-только училась жить в мире, где все слышат.
– До 22 лет у меня вообще не было серьезных отношений. Я не любила свидания, приложения вроде Tinder никогда не привлекали меня. В этот период я просто училась говорить и общаться. Мне хватало подруг, разговоров, ощущения близости в дружбе. Но внутри меня это давило: у всех подруг уже были третьи-четвертые отношения, а у меня – ничего.
К тому же еще в школе за нас многое решали – даже отношения. Нам говорили, чтобы мы даже не мечтали выйти замуж за слышащего. Нас убеждали, что нужно искать «себе подобных». Я понимаю, что это была такая форма заботы: многие действительно сталкивались с травмами в отношениях со слышащими. Но мне было очень странно, что за меня будто решают, с кем мне можно быть. Я постоянно прокручивала это в голове и переживала.
А потом в какой-то момент я отпустила все эти мысли. Подумала: «Ну и ладно». И как раз тогда уехала в Италию на стажировку и там встретила будущего мужа.
– Сначала я вообще не воспринимала его как потенциального партнера. Он говорил на украинском, а мне было очень сложно читать по губам на этом языке.
С родителями я тоже всегда общалась по губам, но с ними это было привычно с самого детства. С новыми людьми все иначе: все говорят по-разному, открывают рот по-разному, у кого-то быстрая речь, у кого-то медленная, у кого-то настроение меняется и это сразу ощущается. Раньше, до 18 лет, я могла понять максимум одного человека из пяти. Сейчас – пять из пяти.
Раньше, когда мне что-то было непонятно, люди часто начинали говорить по слогам: «Я-на, и-ди, бу-дем ку-шать», медленно и отчетливо. А потом постепенно переходили на обычную скорость речи. Мне очень повезло с людьми, они шли мне навстречу, и благодаря этому я натренировала свой «глаз».
 (1).jpg)
Иллюстативное фото, Anastasiya Badun, Unsplash.com.
– Свой первый слуховой аппарат я надела в три года. Для детей это обычная практика. Вообще, чем раньше его поставить, тем лучше.
С тех пор я живу с аппаратами постоянно, хотя это очень дорогое удовольствие. Например, в Польше я ставила один аппарат примерно за тысячу долларов, то есть пара стоила около двух с половиной тысяч. В Беларуси из-за всех этих импортно-экспортных наценок аналогичные аппараты стоят уже около четырех тысяч. В Канаде они тоже очень дорогие.
Но в каждой стране есть свои программы поддержки. В Беларуси, например, раз в четыре года тебе могут выдать аппараты бесплатно, хоть они и не всегда хорошего качества. В Польше государство компенсирует половину стоимости аппарата, если тебе до 26 лет.
В Канаде система другая: ты сначала покупаешь аппарат за свои деньги, а потом, когда подаешь налоговую декларацию, указываешь сумму, которую доплатил, и тебе ее возвращают.
– За барабанной перепонкой у меня – мертвые нервные волокна, именно они воспринимают звук. Аппараты подают сигнал, обрабатывают его, проводят дальше, но я не могу сказать, насколько естественно слышу все. Поэтому и музыку я воспринимаю выборочно.
Например, поп – где слова громче, чем музыка, я могу слышать, потому что вижу текст и понимаю слова. Мозг заранее «готовится» к ним. Условно в тексте поется «мама пошла в магазин», и когда я слышу слова, я понимаю их смысл. Если же музыка громче слов, я их не различаю. Рок, например, я слышу как шум, громко, но слов не понимаю, поэтому его слушать не могу.
Зато я могу различать инструменты: пианино, скрипка, труба, барабан – это я слышу и понимаю. Любимые песни у меня, как правило, итальянские или испанские, потому что там легко различать слова по произношению. Русские песни тоже воспринимаю хорошо. Английские – сложнее, потому что язык «глухой», и я не все звуки различаю.
Классическая музыка без слов для меня почти полностью недоступна: мелодия есть, но текста, который помог бы «прочитать» смысл, нет, и поэтому я её не воспринимаю.
– Я могу спокойно работать и общаться с разными людьми. Моя первая работа была в офисе, где я проектировала солнечные батареи для крыш. Честно говоря, думаю, что работодатель тогда просто пожалел меня и решил дать шанс. Работы было немного, мне было скучно, и по сути я особо пользы не приносила. В итоге меня сократили и уволили.
Но это увольнение стало для меня поворотным моментом. После него я начала развиваться как преподавательница жестового языка. Постепенно стали приходить первые ученики, и я почувствовала, что это действительно мое.
Потом через LinkedIn мне написала IT-компания и предложила работу в службе поддержки с итальянским языком. Так я поработала в проекте Microsoft. Переписывалась с клиентами на итальянском, работала онлайн. Тогда я уже понимала: важно сразу честно говорить работодателю, что я глухая, но умею читать по губам и спокойно работаю онлайн, потому что есть субтитры и чат и я все понимаю.
– Сейчас я живу с мужем в Канаде и работаю в старшей школе как переводчица американского жестового языка для глухого студента. У меня снова период адаптации, когда я пытаюсь влиться в местное комьюнити, привыкнуть к новой жизни и культуре.
В будущем, возможно, мне хотелось бы вернуться в Беларусь и пожить там хотя бы полгода. Интересно, как я буду себя ощущать там, будучи взрослой, с собственным опытом и взглядом на жизнь, который сильно отличается от того, что был у меня раньше. При этом мне не хочется загадывать что-то наперед, верю, что все произойдет так, как должно.
Перепечатка материалов CityDog.io возможна только с письменного разрешения редакции. Подробности здесь.
